...и быть огнём и водой, землёй и воздухом, ножом и раной...
Перечитывая Аверченко и его изумительную "ссылку" на Иннокентия Анненского ("Жасминовые тирсы наших первых мэнад примахались быстро"), похихикала и вспомнила о давно интересовавшем моностихе Брюсова "О закрой свои бледные ноги". Вроде бы как понятно - поэтическая вольность авторского языкотворчества - но и вопросов хватает. Почему начинается с "О", после которого нет запятой (запятую добавляют при перепечатывании)? Почему именно бледные ноги? Из-за "цвета бедра нимфы, когда она бледнеет", обильно выпитой водки или желания выпендрится? Почему, наконец, в конце нет никакого знака препинания (особо умные, правда, любят приписывать восклицательный знак, один раз мне попалось многоточие)?
Недолго думая, полезла в анналы инета. Первая же ссылка умилила до крайности:
"...так и хочется перефразировать Маяковского; вместо его знаменитого "О! закрой свои бледные ноги!", воскликнуть ; "О! закрой свое бледное пузо!"
Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Маяковский вроде бы так над символистами не прикалывался.
В своё время именно этот моностих наделал немало шуму, хотя подобное творчество было для России не в новинку (например, Карамзина). Почему-то больше всего интересовало общественность не бледность ног, но наличие всего-то одной строки - и вдруг стихотворение. Критики высказались в большинстве своё неодобрительно, например, реплика Владимира Соловьёва: «Для полной ясности следовало бы, пожалуй, прибавить: „ибо иначе простудишься“, но и без этого совет г. Брюсова, обращенный очевидно к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное произведение всей символической литературы». Но толкователем стиха, причём с эротической стороны, так сказать, вопроса выступил некто Василий Розанов: «Женщина не только без образа, но и всегда без имени фигурирует обычно в этой „поэзии“ <…> Угол зрения на человека и, кажется, на все человеческие отношения <…> здесь открывается не сверху, идет не от лица, проникнут не смыслом, но поднимается откуда-то снизу, от ног, и проникнут ощущениями и желаниями, ничего общего со смыслом не имеющими. <…> Новый человек <…> все более и более разучается молиться: <…> его душа обращается только к себе. Все, что <…> мешает независимому обнаружению своего я, <…> для него становится невыносимо, <…> до тех пор, пока это я, превознесенное, изукрашенное, <…> на развалинах всех великих связующих институтов: церкви, отечества, семьи, не определяет себя <…> в этом неожиданно кратком, но и вместе выразительном пожелании: О закрой свои бледные ноги!». Теперь мне понятно, откуда такая страсть в фанфикопизме к нцшным рейтингам.
Если верить воспоминанию Шершеневича (и, тем более, Брюсову, бааааальшому любителю мистификаций) из "Великолепного очевидца", дело было так: «Когда я однажды спросил у Брюсова о смысле этих стихов, он мне рассказал (возможно, это была очередная мистификация, которые очень любил Брюсов), что, прочитав в одном романе восклицание Иуды, увидевшего «бледные ноги» распятого Христа, захотел воплотить этот крик предателя в одну строку, впрочем, в другой раз Брюсов мне сказал, что эта строка — начало поэмы об Иуде, поэмы, позже уничтоженной автором». Сам Брюсов писал следующее: «Если вам нравится какая-нибудь стихотворная пьеса, и я спрошу вас: что особенно вас в ней поразило? — вы мне назовёте какой-нибудь один стих. Не ясно ли отсюда, что идеалом для поэта должен быть такой один стих, который сказал бы душе читателя все то, что хотел сказать ему поэт?..» (интервью газете «Новости», ноябрь 1895 года).
Любопытно, что Брюсов не только умудрился запомниться общественности как автор сих строк (как много людей в состоянии навскидку назвать другие произведения поэта?), но и ввёл моду на моностих. Споры о концептуальном смысле не стихали и позднее, например, Максимилиан Волошин в 1907 году пишет о нем с сожалением: "...этот текст «заслонил от неё (читающей публики) на много лет остальное творчество поэта. <…> Эта маленькая строчка была для Брюсова тяжёлым жёрновом в тысячи пудов…». Напротив, Сергей Есенин в 1924 году, в неопубликованном некрологе Брюсову, вспоминает с явным сочувствием: «Он первый сделал крик против шаблонности своим знаменитым: О, закрой свои бледные ноги».
Если верить современным брюсоведам, поэт-таки нахулиганил.
В основе стиха лежит брошенный на ранней стадии черновик перевода: первая строка неустановленного оригинала была в декабре 1894 г. переведена Брюсовым как "Обнажи свои бледные ноги", затем первое слово зачеркнуто и вместо него вписано "Протяни" (!!!), но дальше что-то не заладилось, и поэт на этом остановился. И лишь более чем год спустя, просматривая черновики в поисках текстов для третьего выпуска альманаха "Русские символисты", Брюсов натолкнулся на эту строку-осколок – и внес ее в рукопись альманаха, на ходу (судя по тому, что в черновике нет итогового варианта текста) изменив смысл на противоположный.
Если кто-то интересуется моностихом, здесь автореферат по истории русского моностиха.
Недолго думая, полезла в анналы инета. Первая же ссылка умилила до крайности:
"...так и хочется перефразировать Маяковского; вместо его знаменитого "О! закрой свои бледные ноги!", воскликнуть ; "О! закрой свое бледное пузо!"
Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Маяковский вроде бы так над символистами не прикалывался.
В своё время именно этот моностих наделал немало шуму, хотя подобное творчество было для России не в новинку (например, Карамзина). Почему-то больше всего интересовало общественность не бледность ног, но наличие всего-то одной строки - и вдруг стихотворение. Критики высказались в большинстве своё неодобрительно, например, реплика Владимира Соловьёва: «Для полной ясности следовало бы, пожалуй, прибавить: „ибо иначе простудишься“, но и без этого совет г. Брюсова, обращенный очевидно к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное произведение всей символической литературы». Но толкователем стиха, причём с эротической стороны, так сказать, вопроса выступил некто Василий Розанов: «Женщина не только без образа, но и всегда без имени фигурирует обычно в этой „поэзии“ <…> Угол зрения на человека и, кажется, на все человеческие отношения <…> здесь открывается не сверху, идет не от лица, проникнут не смыслом, но поднимается откуда-то снизу, от ног, и проникнут ощущениями и желаниями, ничего общего со смыслом не имеющими. <…> Новый человек <…> все более и более разучается молиться: <…> его душа обращается только к себе. Все, что <…> мешает независимому обнаружению своего я, <…> для него становится невыносимо, <…> до тех пор, пока это я, превознесенное, изукрашенное, <…> на развалинах всех великих связующих институтов: церкви, отечества, семьи, не определяет себя <…> в этом неожиданно кратком, но и вместе выразительном пожелании: О закрой свои бледные ноги!». Теперь мне понятно, откуда такая страсть в фанфикопизме к нцшным рейтингам.
Если верить воспоминанию Шершеневича (и, тем более, Брюсову, бааааальшому любителю мистификаций) из "Великолепного очевидца", дело было так: «Когда я однажды спросил у Брюсова о смысле этих стихов, он мне рассказал (возможно, это была очередная мистификация, которые очень любил Брюсов), что, прочитав в одном романе восклицание Иуды, увидевшего «бледные ноги» распятого Христа, захотел воплотить этот крик предателя в одну строку, впрочем, в другой раз Брюсов мне сказал, что эта строка — начало поэмы об Иуде, поэмы, позже уничтоженной автором». Сам Брюсов писал следующее: «Если вам нравится какая-нибудь стихотворная пьеса, и я спрошу вас: что особенно вас в ней поразило? — вы мне назовёте какой-нибудь один стих. Не ясно ли отсюда, что идеалом для поэта должен быть такой один стих, который сказал бы душе читателя все то, что хотел сказать ему поэт?..» (интервью газете «Новости», ноябрь 1895 года).
Любопытно, что Брюсов не только умудрился запомниться общественности как автор сих строк (как много людей в состоянии навскидку назвать другие произведения поэта?), но и ввёл моду на моностих. Споры о концептуальном смысле не стихали и позднее, например, Максимилиан Волошин в 1907 году пишет о нем с сожалением: "...этот текст «заслонил от неё (читающей публики) на много лет остальное творчество поэта. <…> Эта маленькая строчка была для Брюсова тяжёлым жёрновом в тысячи пудов…». Напротив, Сергей Есенин в 1924 году, в неопубликованном некрологе Брюсову, вспоминает с явным сочувствием: «Он первый сделал крик против шаблонности своим знаменитым: О, закрой свои бледные ноги».
Если верить современным брюсоведам, поэт-таки нахулиганил.
В основе стиха лежит брошенный на ранней стадии черновик перевода: первая строка неустановленного оригинала была в декабре 1894 г. переведена Брюсовым как "Обнажи свои бледные ноги", затем первое слово зачеркнуто и вместо него вписано "Протяни" (!!!), но дальше что-то не заладилось, и поэт на этом остановился. И лишь более чем год спустя, просматривая черновики в поисках текстов для третьего выпуска альманаха "Русские символисты", Брюсов натолкнулся на эту строку-осколок – и внес ее в рукопись альманаха, на ходу (судя по тому, что в черновике нет итогового варианта текста) изменив смысл на противоположный.Если кто-то интересуется моностихом, здесь автореферат по истории русского моностиха.
